Театр танца «ИНТЕЛЛБАЛЕТ» был основан хореографом Ларисой Ивановой и художником по костюмам Инной Семеновой в 2000 году в Санкт-Петербурге. Название «ИНТЕЛЛБАЛЕТ» возникло из соединения слов интеллектуальный и балет. Хореограф театра Лариса Иванова окончила балетмейстерское отделение Санкт-Петербургской государственной Консерватории им. Н. А. Римского-Корсакого. Художник по костюмам театра Инна Семенова окончила факультет архитектуры Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е.Репина Российской академии художеств. Театр участвовал в Санкт-Петербургском фестивале балета «Летящий во времени», который проходил под руководством Заслуженного артиста России Владимира Аджамова в 2002 году. В 2006 году, состоялась премьера балета «Куклы, Цветы и Мятая бумага», поставленного по мотивам живописи известного Петербургского художника Игоря Иванова. Главные партии исполняли солист Большого театра Андрей Меркурьев и солистка Мариинского театра Екатерина Кондаурова. Балет «Паруса» лауреат III Всероссийского фестиваля- конкурса «Альтернатива», в номинации хореографическое искусство. По его результатам хореограф Лариса Иванова и художник по костюмам Инна Семенова получили приглашение поставить одноактный балет в Санкт-Петербургском государственном театре балета им. Л.Якобсона. Премьера балета " 2012″ состоялась в 2011 году на сцене театра «Балтийский Дом». Балет «Листья» был поставлен по предложению художника Михаила Шемякина , по мотивам его произведений, к открытию его выставки «Тротуары Парижа» в Мраморном Дворце Русского Музея, в 2013году. Костюмы сделаны по эскизам Михаила Шемякина. Премьера программы «Танец и Живопись» состоялась в декабре 2013 года на сцене Драматического театра «На Литейном»
www.artistivanov.ru
Игорь Васильевич Иванов — один из наиболее серьезных, самоуглубленных, содержательных живописцев Санкт-Петербурга. Родился в Ленинграде в 1934 году. Закончил в 1957 году Государственный институт киноинженеров. Посещал класс Академического рисунка в Академии художеств им. Репина. В 1958 году начинает посещать художественную студию Дома Культуры им. Капранова, которой руководил ученик, выдающегося живописца А. Осьмеркина О. Сидлин. Постоянно работает с натуры в длительных путешествиях: Псковская и Вологодская области, Карпаты, Крым, Северный Кавказ, Киев, Самарканд. В 1964 году путешествует и работает в Армении. Посещает мастерские Сарьяна и Кочара в Ереване.
Игорь Иванов — один из организаторов исторических выставок Ленинградских нонконформистов в Д.К. Газа в 1974 году и Д.К. Невский в 1975 году. Принимал активное участие в создании Товарищества Экспериментальных выставок (ТЭВ). В его творческой биографии большое число отечественных и зарубежных официальных выставок. В 1989 году участвует в выставке русских художников- Елисейские поля (г.Париж). Известный коллекционер Э.Басмаджан приобретает в свою коллекцию шесть холстов и шесть акварелей.
Произведения Игоря Иванова находятся в Государственном Русском Музее, Музее истории Санкт-Петербурга, в собрании Центрального выставочного зала «Манеж», в музее искусства нонконформизма, в Государственной Третьяковской галереи в Москве, в музее Зимерли (Датгеровского университета; Нью-Джерси, США), а так же в многочисленных частных собраниях России, Европы и Америки.
2000 год. Персональная выставка. Государственный Русский музей (Мраморный Дворец, 72 произведения).
2001 год. Выставка «Петербург- Москва, Москва- Петербург». Государственная Третьяковская Галерея.
2003 год. Выставка «Авангард на Неве» Государственная Третьяковская Галерея.
2005 год. Персональная выставка. Центральный Дом художника в Москве.
2005 год. «Поиск истины. Судьба и искусство» Персональная выставка. Выставочный зал Княжества Монако.
«Кукольный мир грань, колебание между живым и не живым, между мнимым и действительным существованием. Однако в своем самовыражении кукла постоянно находится в состоянии «тихого экстаза».
«При работе с натурой вступает в свои полные и безраздельные права Самодержавие Живописи. Холст ставится на мольберт под открытым небом. И на холсте выявляется жизненная сила больших черных и белых пионов, влажно расцветших в ночи; в высшей степени эротичных черно- фиолетовых ирисов с прозрачно пульсирующей раковиной белого венчика.»
«Постоянный сюжет, связанный с органическим желанием стабилизировать рефлекс- текущий, изменчивый, колеблющийся. Сочетаясь с цветотональным ритмом через систему скрытого орнамента, рефлекс получает опору. На холсте мятая бумага развертывается внутрь себя.»
«Были времена, когда увлекался почти сумеречным холодным светом, с густыми тенями, нечто высвечивающими из глубины холста. Ткань живописи обогащается средой сгущенных рефлексов, формализованных через чувственное восприятие энергии гаснущего зимнего света. Нашей петербургской поздней осенью и в начале зимы, с утра и весь день подступают сумерки, и как стемнело, то сразу ночь. Но какая тьма сияет! В декабре в деревне в полдень солнце скребется по кустам, излучаясь холодным оранжевым блеском. Обездвиженная природа тяжела, рефлексы мокры и насыщенны. Чем глубже пространственная тень, тем больше там подразумеваются скрытые возможности».
Предлагаемая вниманию статья в несколько сокращенном редакцией варианте была опубликована в журнале «Балет» за 2007 год (март-апрель (№ 2), с. 59). Название также было изменено «Все они марионетки в ловких и натруженных руках»... В данном полном варианте статьи мы оставили первоначальное ее название как наиболее соответствующее и приоткрывающее тему текста.
Голое пространство сцены. Нет ни задника, ни кулис. Лишь в дальнем левом углу ютится коробка из волнистого пластика. Она служит убежищем для странных существ, отрезает их от остального мира. Отсюда они отправляются осваивать просторы, сюда торопливо возвращаются, когда их что-то спугнет. Это «куклы». Они проявляют любопытство, посылают сигналы друг другу, почти «переговариваются» между собой на необычном пластическом языке. Резкие, аффектированные движения, напряженные взгляды в пространство, разбросанная жестикуляция рук, лишенные привычного — формы и полета — прыжки.
Так начинается пластическое действо «Куклы, цветы и мятая бумага», сочиненное Ларисой Ивановой, выпускницей Петербургской консерватории (класс проф. А. М. Полубенцева). Это хореографический парафраз на живопись отца, оригинального художника Игоря Иванова. Художник толкует окружающее метафорически. Хореограф следует за образным миром, хорошо знакомым с детства, предлагает свои музыкально-хореографические ходы. Помогает тому и создательница костюмов Инна Семенова, доверившаяся колористическим предпочтениям Игоря Иванова.
Живопись, танец, музыка... Музыку пришлось подбирать. Лариса в выборе композиторов проявила фантазию и смелость: А. Веберн, А. Берг, К. Штокхаузен, О. Мессиан, Дж. Кейдж. В произведения этих авангардистов звуковая материя напряжена, предвещает не доброе. Пронзительность, скрежет, ворчливость в низком звуковом регистре. Просветлений, ожидания радостного почти нет. Таким видится постановщику мир «кукол» и «мятой бумаги». Самая благозвучная музыкальная сфера отдана «цветам» — то произведения А. Шнитке.
«Куклы» предстают в облике пупсов. Им тесно в одной коробке. Один за другим «герои» осторожно, с оглядкой покидают полупрозрачную обитель. Они намерены общаться. Завязывается фантасмагорический танец. Периодически одна из игрушек начинает солировать. Тогда «солист» противостоит оставшемуся квартету, пытается выбраться за рамки тесной общности. Два полуобнаженных пупса-мальчика снуют в обществе трех кукол-девочек. Обрывки пластических слогов не складываются в осмысленную цельную фразу. Один вроде бы тянется к другому, но это человеческое желание мелькнет и растворится, не в силах пробиться сквозь кукольный целлулоидный панцирь. В этих существах человеческое либо почти умерло, либо не успело родиться.
«Мятая бумага» вторгается в робкую среду «кукол» агрессивно, нагловато-напористо. Словно мстит за то, что кто-то нарушил ее исходную гладкость. Разворачивается квартет исполнителей: артисты в коротких подпоясанных робах, кремовых тонов то корчились в резких замысловатых прыжках, то застывали в угрожающе колючих позах. Грубые, сухие звуки нижних регистров рояля вели за собой, обрушивались на «бумагу», заставляли ее пыжиться в нечеловеческих изломах. Музыка и танец создавали образ злой силы, которая была целенаправленна и отнюдь не слепа. Казалось, что пространство сцены стремительно заполоняется буйной порослью сорняков, сминая ростки лишь наметившихся чужих чувств, но и своих целей «бумага» в итоге не достигала. Там не было ни покоя, ни гармонии. Девственная чистота и ровность белого листа бумаги, похоже, оставались невосстановимы.
«Мятая бумага» с другими не церемонилась. Она дважды являлась в спектакле и была изобретательна: с каждым героем действуя иначе. «Кукол» грубо, по-хозяйски выхватывала из коробки, желая вести с ними насильственный диалог. «Куклы» пугались, «уходили» в себя, прятали человеческое. Диалог, так и не завязавшись, тут же разлаживался.
Иное дело — мир «цветов». «Бумага» понимала — то совсем другое, пыталась пластически подстроиться: «цветы» роняли витиевато выстроенную «фразу», «бумага» им вторила. Но где-то перебирала, повтор «звучал» почти саркастически. И — непреодолимость этой иной природы, иного бытия. «Бумага» осознавала пропасть возникшую между ней и «цветами» и подавленная она уползала восвояси.
Пожалуй, движения артистов, нельзя отнести ни к одному из известных направлений танцевального искусства. Хореограф пользуется всем спектром пластических средств, вплоть до испытанной и охаянной когда-то пантомимы. Танцуя, «куклы» то безмолвно «кричат», то пугаются и плачут. Или выясняют свои отношения и, удовлетворенные, доверчиво-простодушно смеются. Создается своя, индивидуальная пластика движений: ломких, резких, противопоставляющих себя даже современным канонам. Непросто было исполнителям вжиться и прочувствовать предлагаемые комбинации, согласовать их с далекой от благозвучия музыкой. Хореограф нашла единомышленников среди студентов Консерватории (М. Волкова, Н. Калинина, Чан Бао, А. Апашкин, А. Вечкунин) и артистов (С. Санжиева, Ю. Ильина, Р. Брук, Г. Виноградов, Е. Каплуненко, С. Ромашов, А. Сачков).
Лирика прорывается в «цветах». Эти эпизоды поставлены на музыку Сопсеrti grossi № 2 и Концерта для альта с оркестром А. Шнитке. Исполнители здесь достаточно имениты — солисты Мариинского балета Екатерина Кондаурова и Андрей Меркурьев. Их сцены — хореографическая кульминация происходящего.
Тут, в поэтичных соло и дуэтах артистов, открывался одухотворенный мир природы. Сложная, иногда противоестественная координация танца обретала, наконец, некую гармонию. Всплески свободных рук, нарочито непривычные позы, сильные полетные прыжки. Диалог «цветов» в танце открывал мир человеческих эмоций. Бросался немой вызов «куклам» и «бумаге». Хореограф противопоставила их состояние, тяготевшее к гармонии, надломленности и болезненности чувств иного мира. Там были свои условия игры, своя пластика.
А как всё-таки здесь соотносятся живопись и танец? Примеры обращения балетного театра к изобразительному искусству многочисленны. Вспомним хотя бы Леонида Якобсона, который отдал дань и скульптуре, и живописи: ожили в его творчестве скульптуры О. Родена, «Свадебный кортеж» по картине М. Шагала. А «Картинки с выставки» Ф. Лопухова? Есть и произведения, ставшие классическими, например, «Шопениана» М. Фокина: формально — ожившая гравюра романтического балета.
Живопись Игоря Иванова пронзительно современна. То крик души озабоченного состоянием мира человека. Он не только живописец, но и философ. Жизнь для него сфокусирована в сопоставлении этих трех рядов: «Куклы» (или «Пупсы»), «Цветы» и «Мятая бумага». Объединяет их колористическое богатство. Сложный, синтезированный из многих составляющих, цвет. Главный тон приглушен, подавлен привходящими. И всё-таки он звучит, он значим и заявляет о себе. Мир вроде бы неживого, кроме упомянутых выше персонажей — «цветов». Или, лучше сказать, пребывающего на границе живого и... почти неживого, готового стать живым.
«Пупсы» И. Иванова. Они окаменели в навязанной им форме. И не могут кукольную форму избыть. Кто-то сидит безучастно и торжественно памятником себе. Другие, попроще, негибкую руку протягивают к другому. Тянутся, не получают ответа. И всё-таки всех что-то связывает воедино. Это переливы цвета, как зов и обещание жизни.
Эта жизнь отчетливей проявляется в «Цветах». Тут изысканно-извилистая форма цветов спорит с протяженностью благонамеренных линий, вытянутых вертикально: то стрельчатые листья и тянущиеся ввысь стебли. Живые прекрасные создания природы. Розовато-белый яблоневый цвет, полураспустившиеся бутоны белых пионов, иссиня фиолетовые ирисы... Цветы почти осязаемо правдоподобны и буквально распространяют аромат: свежести и множат миг упоения жизнью.
«Мятая бумага» на картинах и не бумага вовсе: то сломы плоских поверхностей и острые углы. Цвет то вспыхивает от радостного общения с лучом света, то подавлен властностью тени. И всюду игра. Здесь раздробленного вроде бы на части, там расчерченного линиями бумажного пространства: вот кристалл, или причудливая пещера, или, или... страшно сказать: некое подобие волшебного цветка. Так разрозненные темы вступают в драматический диалог и оказываются объединены личностью художника.
Циклы создавались в последней трети XX века. Люди становились для художника подобны молчаливым куклам, безгласной бумаге или, реже, цветам. Искусствоведы относили такие работы к неоавангарду или нонконформизму. Адепты этого направления могли работать в разной технике, как правило, не имели определенных политических позиций. Но все единодушно отрицали существующее магистральное направление, почти всегда подобострастно настроенное к власти и чуждое им, скучное по сути.
Прониклась ли Лариса восприятием жизни, идущим от отца? Несомненно! Она сделала попытку отобразить самую суть картин, объединенных в циклы. Дала обобщенные образы и отношения. Для художника то — формула реальной жизни и вопрос. Хореограф, почувствовав, поставила его в пластике. От присутствия вопроса, на уровне подсознания, зритель чувствует зыбкость, неуравновешенность, непонятную тревогу... Конец спектакля — это бесконечное многоточие. Недоговоренность тоже роднит живопись отца с танцевальной фантазией дочери. Лариса Иванова заглянула так в глубину картин, что задумалась над увиденными духовными откровениями и одновременно попыталась показать их всем.
Само название постановки Ларисы Ивановой интригует любителя и теоретика театра. «Танец и Живопись» — так обозначена программа, представленная известным петербуржский хореографом на сцене «Театра на Литейном». Задача совместить в одном пространстве несколько художественных языков (балет, драматургию, живопись, дизайн, фото, видео) занимала художников на протяжении всего двадцатого века, когда привычные границы между жанрами, рухнули под натиском модерна.
Уже Вагнер выдвинул идею «произведения искусства будущего» — интертекстуального произведения, сочетающего в себе всё известные жанры искусства. Двадцатый век с благодарностью принял идею Вагнера, и вот уже Пикассо работает вместе с Дягилевым над «Треуголкой», Малевич, Маяковский и Матюшин, вслед за первым манифестом русских футуристов, создают фантасмагорию «Победа над солнцем», а в знаменитом Баухаузе озабочены «новой» архитектурой сцены, должной стать не просто обрамлением, но активным участником постановки...
Подобные синтетические опыты неизменно расширяют привычные горизонты жанра, но и несут в себе определенный риск — всегда возникает опасность, пытаясь говорить на всех языках одновременно, так и не суметь произвести внятного высказывания. Даже упомянутые выше классики не сумели в полной мере избежать названной опасности, породив особое направление теоретической мысли, не без основания ратующее за «чистоту» жанров.
Что же предлагает нам современный петербуржский хореограф? В своей работе Лариса Иванова обращается к живописи таких выдающихся художников, как Михаил Шемякин и Игорь Иванов.
Как может хореограф работать с живописью? Анализируя известные опыты, можно выделить три стратегии 1) Иллюстрация. Хореограф может попросту иллюстрировать живопись, при этом, как бы оживляя её — воспроизводя статичный нарратив картины в динамике балетного действия. 2) Перевод. Хореограф может, получив от картины некоторое впечатление, «перевести» его с языка живописи на язык танца. При этом, «текст» может измениться до неузнаваемости, сохранив только внутреннее ядро, собственно — смысл. 3) Включение. Хореограф не иллюстрирует и не переводить, но включить живопись в саму ткань постановки, создав тем самым особое художественное пространство.
Может показаться, что Лариса Иванова выбирает для своей работы первую стратегию. Однако, вскоре становится ясным, что ключевым для хореографа становиться не иллюстрирование (буквальное перенесение нарратива с полотна на сцену), а «оживление».
Балет «Листья», входящий в состав серии балетов («Паруса», «Две фигуры», «Цветы») под общим названием «Танец и живопись», построен на тонкой игре «одушевленного» и «неодушевленного». Листья, по природе своей не-живые, оживляются ветром — они находят друг друга, словно влюбленные парочки, и, соприкоснувшись, обнаруживают себя живыми. Только на мгновение обнаружив в себе жизнь, они, не успев даже «охнуть», снова теряют её (может быть ветер стих?). Кажется, что сюжет исчерпал себя. Но вот на сцене появляются влюбленные — парень и девушка собирают листья в охапку, и, в порыве счастья, подбрасывают их в воздух, заново «оживляя».
В марте 2015 года петербургская труппа «Интеллбалет» на сцене Драматического театра «На Литейном» представила новые композиции в программе «Танец и живопись», которые совершенно не похожи на все то, что зритель видит на больших сценах нашего города.
Необычны музыка и хореография, костюмы и свет, темы и их интерпретация в танце. Фигуры танцовщиков то распадаются на яркие ожившие осколки рекламных плакатов 20-х годов ХХ века, то бесформенная масса шевелясь растет, ширится и выпускает из себя прекрасной формы росток жизни, или куклы, широко распахнув глаза, завороженно глядят в мир людей...
Хореограф (Л.Иванова) представила пластикой тела работы отца-художника (И.Иванова), которые окружали ее с детства. А это как раз были холсты с садовыми цветами; пупсами, застывшими в странных позах, то одиноко, то по несколько, расположенных на полотне; или мятой бумагой, будто художник специально намял ее и бросил, а позже увлекся игрой светотеней в бесчисленных изломах сухого податливого материала; страстные фигуры, и трепещущие на ветру паруса — во все эти живописные сюжеты внесены музыка, танец, жизнь.
В оттанцованных созвучиях сложнейших партитур К.Штокхаузена и Я.Ксенакиса, П.Булеза и А.Веберна есть своя, загадочная и крайне привлекательная сторона... через некоторое время музыкальный, живописный и хореографический ряд взаимодействуя и дополняя друг друга раскрываются в драматическом и чувственном действе... и тем не менее внутреннего спокойствия, гармонии, душевного равновесия зритель здесь не дождется.
Среди представленных сочинений только лишь два соло: «Кукла» (комп. А.Веберн) и «Пьеро» (комп. М.Рихтер). Оба персонажа, как старинные детские фарфоровые игрушки прекрасно одеты. Но пышное серебристое платье с громадным бантом и снежно-кремовый костюм с широкими шальварами и черной шапочкой не скрывают их хрупкой надломленности. Ожившие персонажи детских игр, перешагнув в мир людей страдают от невозможности понять его. Их кукольная сущность не исчезает, а проявляется в угловатой неестественной пластике движущегося тела. Диссонансы музыкального полотна созвучны безумствам очеловеченных кукол... Кукла-девочка (А.Шульдякова), бесконечно удивленным взглядом, наблюдает пространство вокруг себя. Она кружится и прыгает, поднимает ноги и падает корпусом вниз, складываясь вдвое, но от этих движений человечнее и мягче не становится.
Под неуловимо нежную и светлую мелодию танцует Пьеро (Ян Нам), его огромные воздушные шальвары развиваются в крупных пластичных бросках ног и при взлетах на прыжках. На фоне большой живописной Пьеро-куклы её движущийся аналог воспринимается, как душа этой куклы неизбывно грустно-лиричная...
Сложность и драматичность отношений композитора с жизнью, часто отражается в его произведениях. Странная атональная соната № 1 для фортепиано раннее произведение Д.Шостаковича, в ней могли отразиться впечатления и восприятие жизни втор. пол. 1920-х годов совсем еще молодого человека... Это произведение достаточно сложно воспринимать на слух, но неожиданно в хореографическом воплощении музыка приобрела конкретность и видимую графичность.
«Секстет» такое название получила постановка в сочной танцевальной фантазии Л.Ивановой. Пять лихих физкультурниц в красных косынках в упоении от собственной юности, силы и открывающихся возможностей новой жизни. Они распахнуты для всего нового, их танцевальный язык, как эсперанто, построен на смелом смешении разной узнаваемой хореографической лексики. Единственный молодой человек (Ли Жуй), центральная фигура среди физкультурниц-танцовщиц, еще более экспрессивен и акробатичен. Он проделывает невероятные танцевально-гимнастические движения то один, то в окружении девушек.
Двум из них дано высказаться в отдельных соло. Обе вариации жизнеутверждающе веселые, первая — игриво-кокетливая, у второй — пластика прыжков и движений крупная, сильная, гипертрофированно женственная... Секстет исполнителей точно отражает настроение музыки, тревожность, кипение и взлет еще не оформившихся надежд... Последние скульптурно выстроенные позы танцовщиков при красном и белом освещении дают очевидные отсылки к пожару революции и к смелой устремленности в неисследованные недоступные высоты новой формации бытия.
На фоне огромных видеопроекций полотен с бумагой И.Иванова проходит хореографическая композиция «Мятая бумага» (комп. К.Штокхаузен). Над этим сочинением хореограф работает не первый год и на сегодняшний день оно приобрело наиболее совершенный и отточенный вид. Зритель поддается внутренней энергии метафизического мужского танца, который под невероятные шумы и скрежет музыки трансформируется и взаимодействует. Три исполнителя в масках (Я.Нам, Е.Ганеев, В.Терновой) облачены в лаконичные короткие шорты и облегающие майки-топы. Цвет этих сценических костюмов точно соответствует живописным первоисточникам и от этого еще сильнее иллюзия оживших бумажных комов. Они страшны в своих угрожающе первобытных движениях-прыжках и позах, их очень короткие пластические дуэты и соло раскрывают недоступную людям жизнь бумаги на холсте живописца. Пластический рисунок образно передает структуру и форму смятого бумажного листа, его видоизменения под воздействием внешнего мира, так раскрывается небольшая история каждого. Хореограф Л. Иванова очень точно и тонко почувствовала и передала нюансы сложнейшей музыкальной фактуры произведения К. Штокхаузена. Танцевальные соло переходят в дуэты и трио, где «бумажные» объекты зависают в эффектных прыжках и решают сложнейшие формулы хореографических комбинаций. Мини-балет «Мятая бумага» демонстрирует именно мужской танец сильный, сложный и увлекательный в многообразии элементов и комбинаций.
«Цветы» (комп. Д.Сурман), «Две фигуры» (комп. М.Штокхаузен), «Паруса» (комп. П.Булез, Я.Ксенакис). Три маленьких балета, два первых в большей степени бессюжетны первый о цветах, второй о людях. Последний драматургически выстроен, в нем прослеживаются действие и отношения с миром...
Рождение и жизнь цветов в природе всегда привлекало людей прошлых столетий таинственным волшебством появления этой ароматной красоты. Художники, создавая целые букеты или отдельные цветы на холсте, некоторым образом постигают эту магию природы, иногда им открывается, но лишь малая часть секрета... И только через пластику танца вдруг стало осязаемо понятно возникновение цветка, его рост и жизнь. Глубокий сиреневый цвет мелькает и множится в движениях тел танцовщиков и прожекторов. Цветы появляются из черно-бурой земли. Свободный рисунок рук, оригинальные поддержки и позы, некоторая вязкость и явное тяготение к земле в пластике танцовщиков пронизывают танцевальную ткань этого небольшого балета. На заднике также множась меняются цветы ирисы и тюльпаны с полотен художника, их живой аналог в деталях потрясает удивительно верно схваченными хореографом позами и группами.
Первое появление танцовщиков их движения и взаимодействие наводит на воспоминание о Л.Якобсоне и его «Скульптурах Родена»... Но здесь все же, другое, свое и это быстро становиться ясно. «Две фигуры» на музыку М.Штокхаузена, плавные движения, перетекающие позы отдаленно напоминают зарисовки художника — еще слегка схематичные, неточные наброски фигур. Постепенно танцующие образовывают три пары, отсюда рождаются определенные взаимоотношения. Медленно изменяются замысловатые поддержки и связки, индивидуальные для каждого дуэта — словно в попытке найти верное положение хореограф-художник меняет ракурсы танцовщиков. Пластика здесь является продолжением живописи, она одушевляет картины, сменяющиеся на заднике сцены. Конечно, ведь в поиске танцевального языка Лариса Иванова целиком отталкивается от произведений своего отца.
Персонажи проходят разные этапы отношений: притяжение и противостояние, слияние и расхождение — то, что составляет дыхание любви. Под протяжные звуки саксофона появляется молодой человек (Д.Алиев). Ему навстречу выбегает девушка (Т.Ткаченко). В тоскливую мелодию саксофона врывается глухой, постепенно ускоряющийся ритм, что придает танцу главных героев экспрессивный характер. Их эксцентричный дуэт наполняется динамикой, создавая энергетическую напряженность целому. Когда все перипетии сложных взаимоотношений оказываются позади, они застывают в единой позе, а попеременно появляющиеся участники выстраиваются в различные группы, повторяя живопись полотен на экране, объединенных общей темой «Двух фигур». Две мятущиеся тени: парус из синя-черный (Е.Кабанов) и парус солнечно-золотой (К.Войтова) раскрыты и трепещут навстречу ветру, судьбе и друг другу. Тонкие, легкие фигуры исполнителей кажется сотканы из грозового воздуха и теплых лучей. Непредсказуема география их танца, как не предсказуемы море и волны... На волю стихии отданы их жизнь, чувства, танец... «Паруса». Насыщенные цвета тканей костюмов продолжают гамму цветов на полотне задника. Паруса ищут друг друга, страшатся одиночества и когда, наконец, обретают пару в безбрежном пространстве, то ликование прорывается сквозь рокот надвигающегося шторма и сухой скрежет музыки... Два главных центральных паруса в окружении еще нескольких парусов и все вместе с трепетом нетерпения ожидают ветра, когда он расправит их полотнища и понесет вперед. Но ветер слишком силен и волны так велики, что паруса разметывает, как щепки. Их попытки сопротивляться не приносят успеха. Паруса рвет и ломает, они разбросаны и силы их на исходе. В хореографии все переходы ожидания, борьбы и поражения видны без комментариев и происходят на фоне огромного водного пространства, захлестывающих волн, белой пены брызг и фрагментов картин И.Иванова. После разрушающего шторма опять спокойная гладь воды и постепенно возрождающиеся паруса... А у зрителей ощущение свежего ветра, запаха моря, бесконечного неба и теплого солнца остается даже после окончания спектакля.
В канве вечера все показанные хореографические полотна были звеньями одной цепи, каждый выход развивая дополнял представление зрителей о возможностях театральных искусств. В восприятии неординарной пластики тела и музыки не малую роль сыграли великолепно подобранные и музыкально точно возникающие позади исполнителей огромные видеополотна И.Иванова, сочетание сценического света (худ. Д.Тропников), костюмов (худ. И.Семенова), видеофрагментов, музыки и хореографии было на редкость продуманным, что в немалой степени послужило гарантом положительной оценки зрителями увиденного зрелища...
Куклы, цветы и паруса
Хореография живописи
Живопись в движении
Ожившие куклы, фигуры и паруса
лаконичные и выразительные костюмы (худ. И.Семенова), которые безусловно основывались на живописных аналогах, но будучи осязаемы и объемны дополняли танец яркой красочностью.